Наш бронепоезд. Даешь Варшаву! - Страница 46

– Лихая у вас командирша, – земляк утер лоб локтем. – Неужто и правда за океанами бывала?

– Да она разве всерьез скажет? – вкладывая в гнезда холщовой ленты патроны, Пашка улыбнулся. – Я же с ней недолго, но так понимаю, она на такие задания хаживала – нам лучше не знать. А насчет океанов – не удивлюсь.

– Бывают же такие бабы. Не дай бог охомутает – всю жизнь во фрунт стоять будешь. Это я фигурально, не про вашу товарищку, а вообще, – пулеметчик принялся укладывать ленту.

– Ясное дело. За такой не угонишься, – сказал первый номер, усатый татуированный моряк-балтиец. – Политической грамотности не хватит. Да и по ночам неизвестно кто кого… То ли дело, у меня в Выборге краля была… Ты, Николка, на чекистку не заглядывайся. Тебе кто посмирнее нужен. Типа евреечки этой. Тихая, и глазки ничего. А что нехристь, так не старые времена. Выучится борщ украинский варить, и все в ажуре.

Пашка хмыкнул:

– Опоздали. Борщ она варить умеет. Только уж выбрала, кому варить. Но ты, Никола, не огорчайся. Домашняя да спокойная – то не про нашу Виту. Она из «нагана» в лоб шмальнет, не задумается. Уж будьте уверены. Товарищ сугубо проверенный, но амуры разводить я бы поостерегся.

– Нет уж, я после войны к нам на Азов вернусь. Там девчата – лучше не найдешь, – пробормотал пулеметчик. – А из «нагана» – так я уже насмотрелся. Может, закончится заваруха, а, товарищи?

Голос Катерина приглушала, выводила не слишком ровно под стук колес:

Мы покинем вагоны и поезда,
Мы уйдем из теплушек и эшелонов,
Чтоб шагнуть на перроны и уйти в города
С полустанков и станций в деревни и села.

В безмятежных перинах мы забудемся сном,
Нас согреют родные дома и постели,
Мы достанем замки и покрепче запрем
За дверями шкафов фронтовые шинели.

Но все это будет тогда, когда
Закончится последняя война…

– От то песня, – сказал кто-то из артиллеристов. – Прямо про нашу жизнь…

– Не, наша про «Каховку», – сказал молоденький, не старше Пашки, сигнальщик. – После «Смело, товарищи, в ногу» первая вещь. Видали, как деникинцы вчера прислушивались? И их забирает. Хорошую песню товарищ Катя принесла.

Каховка, Каховка, родная винтовка,
Горячая пуля, лети!

– Вот вы, товарищи, с жаром выводите, – из люка спустился комиссар Хван. – Смотрите, всех махновцев распугаете. До чего ж народ у батьки мнительный, никак сговориться не можем. Товарищ Катерина, можно тебя на минуту, посоветоваться нужно.

Они поднялись на броню. Екнувшее было сердце Пашки утихомирилось. Чекисты мирно обсуждали с наводчиком орудия, почему в песне об Орле и Каховке поется – боев-то там, считай, и не было?

Пашка переглянулся с Германом и Виткой – роковую шифровку командование, похоже, пока не получило. Вот жизнь – у своих вроде, а сидишь как под молнией. Легко Проту жмуриться – он, может, что и знает, да веры ему особой нет, Витка рассказала, как он насчет себя обмишулился.

Через Екатеринослав пролетели в полночь, с лязгом, не останавливаясь. Промелькнул вокзал, оцепление на перроне, публика, оттесненная к зданию и что-то кричащая. «Троцкий» проскочил стрелки, вырвался в пахучую свободу темной степи. Замедлили ход, уже спокойно остановились у разъезда. Бойцы привычно поволокли на водокачку пулемет. Под прикрытием постов принялись загружать уголь.

– Не рады нам были в городе, – сказала Вита. – Похабное орали.

– Орать орали, а стрелять не стреляли, – заметила Катерина. – Может, дело на лад пойдет.

– Не обольщайтесь, Екатерина Георгиевна, – хмуро сказал Герман. – Слишком много крови пролито. Не будет мира.

– Да я согласна и на вооруженный нейтралитет с пограничными спорами, склоками и провокациями, – командирша поправила ремень, стягивающий точеную талию. – Вы, Герман Олегович, только представьте себе, какое это счастье: слюной брызгать, нотами протеста сопредельную сторону забрасывать, таможенные гадости выдумывать. Только бы в штыковой не сходиться.

– Да я разве возражаю, – неохотно согласился Герман, глянул на сияющие в темноте глаза подружки. – Упертый я, да, Вита?

– Вы, Герман Олегович, очень даже последовательный, – сказала Витка.

Прапорщик смутился как полный дурак. Прот по своему обыкновению лукаво жмурился. Командирша украдкой подмигнула. Пашке вдруг стало завидно. Витка, конечно, не принцесса какая сказочная. Дури у самой в голове вдоволь, а ведь повезло его благородию. Вот хоть что говори, а видно, что повезло. И как так бывает – два дня назад и мыслей таких у прапора не было, а теперь…

* * *

День выдался тяжелым. На рассвете не успели тронуться, как оказалось, что пути впереди разобраны. Ремонтники уложили рельсы, «Товарищ Троцкий» прополз верст десять, встал – путь впереди был взорван. Пашка попросился в ремонтники – ничего, взяли. Людей не так много, все, кто с делом знаком, нужны.

Бронепоезд прополз еще верст двадцать – снова встал. Теперь с ремонтниками увязался и мрачный Герман. Рельсы отставной прапорщик таскал наравне со всеми. Насчет технической грамотности у него было все в порядке, небось, на заводах своих оптических не коровам хвосты крутил. С матом и шутками залатали путь, «Троцкий» пополз вперед – судя по всему, ненадолго. И точно – между лысых выжженных склонов снова натолкнулись на торчащие, завитые винтом рельсы.

Пашка с кувалдой уже привычно бежал за ругающимся командиром путевого взвода, когда со склона по ремонтникам вжарил пулемет. Лежать, пряча голову за шпалы, когда в руках кувалда вместо карабина, было и вовсе погано. По выгнутым рельсам щелкали пули.